21.03.2013 в 19:26Пишет Очарованный Сумерками:
Лютый зверь моё о вас ложное воспоминание.
Ночь была совсем безлунная, темная. Угли костра еще дышали жаром, но света почти не давали. Да и не особо в такую теплую ночь костер был нужен. Котелок с травяным настоем уже опустел, есть не хотелось, хотя по-хорошему было надо бы. Завтра новый день и еще один тяжелый переход по заболоченному ельнику. Хорошо бы последний.
Костер грел душу, как и неожиданный попутчик. Несколько дней в тишине и одиночестве почти усыпили разум. Просто идешь день за днем, просто дышишь. И даже неба почти не видно.
На вышедшего вечером к костру незнакомца сначала даже не дернулся, а потом присмотрелся и понял, что не стоит. Нечего было с ним делить. И говорить не о чем. Прошлое бередить — только душу травить. А будущее, кто его знает, есть ли оно.
По зиме думалось, честь великая, жизнь славная, внуки и те добрым словом вспомнят. Ни таких красок, ни книг таких видеть раньше не приходилось, а уж помыслить, что в руках держать доведется и самому писать позволено будет и в снах не мнилось.
К весне втянулся совсем, на улицу носа не казал, разве что совсем уж невмоготу становилось в четырех стенах. Выходил во двор, а то и за насыпь выбирался, садился на прогретый вешним солнцем склон, на прошлогоднюю траву, слушал как ветер поет. А потом не то что за ворота, из летописной выпускать перестали. И словно не там проснулся. Спокойная радость от работы ушла и не желала возвращаться. Воздух пах беспокойством и в разговорах слух улавливал только новые поводы для темных мыслей и уныния.
Не зря в такую глушь завезли, да видно крепость не иголка, не спрячешь. Зря только понадеялся, что конец всем раздорам общий труд принесет. Об одном жалел, что хоть сколько-то страниц не унес, не поднялась рука из книги изымать. А целиком ее и вчетвером не унести. Забыть бы как все горело, да не дают боги беспамятства. Чуть легче дышать стало, как под темную воду все ушло, а тут он. И одет памятно, и знак тот же. И хоть вышел с другой стороны, а видно, что свой, краска въелась так, что захочешь- не спрячешь.
Посмотрели друг на друга, набрали хвороста, да так вся ночь у костра и прошла.
И только когда костер совсем прогорел, подернулся серой золой, да небо перед рассветом просветлело так, что хоть что-то видно стало, захотелось сказать что-нибудь. Чтобы внутри проснулась хоть толика надежды, да хоть малость горечи ушло. Захотел, да не успел.
Гость спрятал лицо в ладони и словно стер что-то резким, до боли знакомым движением, подержал руки над углями, и словно разбудил огонь, из золы вынырнул одинокий язычок пламени, потянулся вверх, замер на миг и погас. Гость собрал в котомку вытащенные с вечера травы, еще какую-то мелочевку. Сразу видно, что если и в спешке собирался, да с умом. Или заранее, мелькнула непрошеная мысль. Не всем же в облаках витать.
А голос-то у него облику подстать, глубокий, вкрадчивый, завораживающий. Захочешь не прервешь.
- Не ходи домой. Нет нам ни дороги обратно, ни дома, ни нас самих нет. Хочешь жить — забудь все. И имя другое возьми.
И так сказал, как припечатал. И не понятно ничего, и возразить нечего. Когда нутром понимаешь, что спорить не о чем и как бы не хотелось по другому, да никак, не изменишь того, что есть. Дышать легче стало, а от боли зазвенело внутри, словно рану огнем прижгли.
Сам бы я так сказать не смог, даже если бы понял, что и как. Слишком уж горькие слова. Жесткие. И ответить на них нечего. А он видимо и не ждал. Поднялся, закинул котомку на плечо, да пошел. Я уж думал так и уйдет, а он обернулся и посмотрел так, тревожно, много позже я понял, что он так улыбается, одними глазами.
- Идем. Считай у тебя новая жизнь началась, все новое. Кто б тебе еще такое подарил? Да и день сегодня новый, солнце к лету повернуло. Стоит ли его дурными мыслями портить. Отвернулся и зашагал к краю поляны, словно и без меня знал, где тропа начинается.