Деанон 20

Забавно, когда встречаются священники разных конфессий. Прямо умереть со смеху можно. Впрочем, пока умирать приходится другим. И это тоже смешно. Священники, которые претендуют на проповедников самых мирных и человеколюбивых религий, а у самих руки по локоть в крови. Смешно. Только вот не весело нихрена.

Санзо смотрит на Хейзела. Хейзел смотрит на Санзо. Два человека в этой компании. Спутники Санзо полуёкаи. Спутник Хейзела — полупокойник. Для Санзо все они люди. Для Хейзела — нет. Есть ли в этом лицемерие? И у кого из них?

Два священника, два лидера, два самых слабейших существа среди полуёкаев и полупокойников. Между ними слишком много общего, чтобы найти общий язык. Впрочем, Санзо никогда и не был красноречивым. Слишком хлопотно.

Ночью ему снится Хейзел. Хрупкий, тонкокожий, без одежды он кажется совсем мелким и тощим. И поза только подчёркивает это. Тощие ноги вытянуты и сжаты вместе, а руки, наоборот, раскинуты обглоданными крыльями. Четыре грубых гвоздя пронзают тонкие до прозрачности запястья и ступни. Санзо не знает, кто это сделал. Но у палача явно руки растут из задницы. Гвозди задели несколько связок, поэтому некоторые пальцы неестественно скрючены. Зато крови почти нет. Гвозди просто не дают ей вытечь из тела, и она собирается под кожей, расплываясь чёрными синяками.

Ещё один гвоздь вбит прямо в грудину. Он самый большой. Чёрная шляпка проклятьем выделяется на бледной, расцвеченной кровоподтеками коже. Хейзел ещё дышит, но так слабо и неровно, что выпирающие кости рёбер и ключиц кажутся живыми.

А вот на лице крови хватает. Терновый венок глубоко вонзил свои колючки, распоров кожу так, словно его не натянули на голову, а вбили. Кровь стекает по лбу, впалым щекам, губам, и — самое жуткое — глазницам. Глаза Хейзела закрыты и, кажется, что их нет вовсе — только окровавленные раны на их месте.

Хейзел стонет очень тихо. Но этого достаточно, чтобы кровь запузырилась на его губах.

— Это ли твой путь к Богу? — спрашивает Санзо.

Хейзел улыбается, и Санзо просыпается в холодном поту.

— Чушь, — шепчет он в подушку,— иначе бы ты умирал сам, а не убивал других.